К сожалению в настоящее время тираж книги закончен. Вы можете оставить свою заявку и мы обязательно с вами свяжемся при появлении этой книги в нашем магазине
Книга выдающегося французского философа Мишеля Фуко (1926-1984) "Археология знания" занимает в его наследии особое место. Изданная в 1969 году, она выражает изменившееся мироощущение французского интеллектуала после "майской революции", а если говорить о личной истории Фуко - завершает "археологическую эпоху" его творчества и открывает новое направление исследований. В этой работе Фуко пытается ответить на следующие вопросы: какой тип феноменов может стать объектом дискурса истины; кто может занять позицию говорящего субъекта; каким образом возникают новые совокупности элементов, которые мы называем научными теориями? Книга адресована всем, кто интересуется современной философией.
Если вас заинтересовала эта книга - рекомендуем обратить внимание:
Альми И. "Внутренний строй литературного произведения"
Серия "LiterraTerra" адресована преподавателям, студентам, учащимся, а также всем любителям русской литературы. В новую книгу серии включены статьи по обзору классической литературы с точки зрения внутреннего строя произведения.
Альми — мастер краткой историко-литературной штудии на, казалось бы, локальную тему за которой, однако, стоит целостность исследовательских интересов, острая избирательность исследовательского слуха. Так что очертившийся в итоге слитный образ русской литературы больше суммы
представленных слагаемых.
«Фасеточное» зрение автора, глядящего на свой предмет через дробные стеклышки отдельных мотивов, без протяженно-тусклого «советского» монографизма, делает чтение работ Альми легким и увлекательным занятием, несмотря на то что она не вдается в терминологические новации и не чурается привычного историко-филологического инструментария.
В сфере рассматриваемых авторов: Пушкин, Баратынский, Тютчев, Достоевский, Фет, Чехов и др. посмотреть и купить эту книгу
____________________________________________
Гречишкин С., Лавров А. "Символисты вблизи" (Статьи, публикации)
Авторы, специалисты по истории русской литературы «Серебряного века» представляют работы, посвященные жизни и творчеству писателей-символистов - Валерия Брюсова, Андрея Белого, Александра Блока, а также статьи и публикации, вводящие в читательский обиход ныне малоизвестные имена, сыгравшие в свое время заметную роль в литературном процессе. Эти публикации основаны на архивных материалах и историко-литературных фактах, прежде не бывших предметом специального рассмотрения.
Из рецензий: Петербургское издательство «Скифия» выпустило сборник статей двух филологов, специалистов по «Серебряному веку» – Александра Лаврова и Сергея Гречишкина. Главные герои книги – Александр Блок, Валерий Брюсов и Андрей Белый. Помещены работы, ставшие научной классикой: Биографические источники романа Брюсова «Огненный ангел», «Волошин и Ремизов». Публикуются воспоминания Константина Эрберга, письма Блока к Дмитрию Философову, Зиновию Гржебину и другим... подробнее
Альми И. "О поэзии и прозе"
Книга Инны Львовны Альми - это своеобразный итог плодотворной работы в течение тридцати лет. Разумеется, речь можно вести об итоге на сегодняшний день, поскольку научная жизнь И.Л. Альми, всеми признанного и ценимого филолога, по-прежнему активно протекает в том же русле - русле классической русской литературы. В сфере ее интересов и поэзия, и проза XIX (отчасти и XX) века. Сочетание, кстати сказать, в филологии нечастое, где предпочтение отдается специализации.
Если говорить о книге, то именем, образующим поэтический центр, является имя Пушкина, а прозаический - имя Достоевского. К пушкинскому центру относятся работы о поэтах близкого Пушкину круга - Баратынском, Батюшкове, а также и о Тютчеве, Некрасове, Ахматовой, Пастернаке.
Впрочем, Пушкин интересует И.Л. Альми во всех ипостасях: отдельный раздел - "Автор, герой, традиция" - представлен статьями "Статус героя в пушкинском повествовании", "Об автобиографическом подтексте двух эпизодов в произведениях А.С. Пушкина", "Пушкинская традиция в комедии Гоголя "Ревизор"".
"Прозаический" раздел, кроме статей о творчестве Достоевского, включает исследования об "Отцах и детях" Тургенева и "Мастере и Маргарите" Булгакова... подробнее
____________________________________
Костюченко Н. "Анализ кредитных рисков" Рекомендовано УМО по образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальности «Финансы и кредит»
Показана роль риск-менеджмента в современных рыночных отношениях. Рассмотрены практические вопросы, связанные с оценкой рисков. Предложены классификация риска и формы его мониторинга, примеры заключений основных служб кредитного учреждения, участвующих в кредитном процессе, в том числе заключения риск-менеджера. Дается методика факторного анализа кредитных рисков потенциального заемщика, которая поможет принять правильное и быстрое решение.
Приведены примеры из практики оценки рисков наиболее сложных проектов. Отмечены особенности предоставления и анализа документов на кредит, в разрезе каждого вида риска. Особое внимание уделено основным проблемам и ошибкам, наиболее часто встречающимся при анализе кредитных рисков.
Книга рекомендована для банковских сотрудников, а так же студентов вузов кафедры «Банковское дело» или «Финансы и кредит». Может быть полезна потенциальным заемщикам грамотно и качественно подготовить заявку на кредит. узнать подробности и купить эту книгу
________________________________________
В. Белов "Управление мировоззрением. Развитый социализм, зрелый капитализм и грядущая глобализация глазами русского инженера"
В книге читателю предлагается освободиться от стереотипного восприятия социально-экономических проблем современной России.
Существовала ли фатальная неизбежность гибели СССР? Есть ли у России возможности для преодоления нынешнего кризиса? Каким образом Россия сможет обеспечить себе процветание, а своим гражданам достойную жизнь? Как может выглядеть вариант национальной идеи для России? Эти и другие вопросы рассматриваются автором с точки зрения логики, теоретической и практической обоснованности.
Издание рекомендовано социологам, политологам, специалистам по работе с масс-медиа, а также самому широкому кругу читателей, которые неравнодушны к настоящему и будущему своей страны. узнать подробности и купить эту книгу
__________________________________
Генетические связи. Наследственность и здоровье. Домашний медицинский справочник
В книге содержатся сведения о наследственности и ее влиянии на физические особенности и здоровье человека, о системах и органах человеческого тела, их функционировании, о причинах возникновения, симптомах, способах лечения и предупреждения многочисленных болезней как наследственного, так и иного происхождения. В книге имеется словарь медицинских терминов и библиография, а также специальные приложения, с помощью которых каждый читатель сможет составить свою медицинскую родословную.
Книга сочетает в себе научную точность и информативность с краткостью и популярностью изложения, что делает ее интересной и полезной для широкого круга читателей. подробнее
_________________________________
Гарри Томсон "Музейный климат"
Подробное справочное пособие по сохранению любых предметов старины. На русском впервые.
Информация о разрушающем воздействии света, температуры, влажности и других агрессивных факторов среды, о способах их контроля и оптимизации. Рассмотрены факторы, влияющие на старение материалов музейного хранения, и способы их устранения.
Автор Гарри Томсон - научный советник Лондонской Национальной галереи. Вот уже на протяжении четверти века его книга является главным учебником для всех музейных хранителей и консерваторов, в чьи обязанности входит забота о ценных произведениях мирового искусства. узнать подробности и купить эту книгу
Творчество французского философа и историка культуры Мишеля Фуко (1926–1984), одного из наиболее оригинальных и влиятельных мыслителей современности, во многом предопределило интеллектуальную атмосферу последних десятилетий.
Среди его работ «Археология знания» занимает особенное место. Вышедшая из печати в 1969 году, книга поначалу не обратила на себя большого внимания, безусловно поигрывая в этом отношении, к примеру, такому бестселлеру, как «Слова и вещи». Сегодня, говоря о Фуко, чаще всего вспоминают «Археологию знания». Это закономерно уже потому, что в ней автор, убежденный исследователь, уклоняющийся от теоретических разговоров, выступил в необычной для себя роли теоретика своей исследовательской позиции. Отношение «Археологии знания» к своим предшествующим работам Мишель Фуко образно объясняет так: «В «Истории безумия» и в «Рождении клиники» я был еще слеп к тому, что я делал. В «Словах и вещах» один глаз у меня был открыт, другой зажмурен… Наконец, в «Археологии», я попытался уточнить позицию, из которой я говорил» (Foucault M. Dits et Ecrits, II, p. 158). Единственная «теоретическая» книга Фуко предстает, таким образом, уточнением, конкретизацией, исправлением его собственного исследовательского действия. «Всегда есть нечто смехотворное в философском дискурсе, который хочет извне диктовать закон другим, указывать им, где лежит их истина и как ее найти, или же – когда он берется вести расследование по их делу в наивно-позитивном духе; его право, напротив, – исследовать то, что в его собственной мысли можно изменить через работу со знанием, ему чуждым» (Фуко М. Использование удовольствий. Введение // Фуко М. Воля к истине. М., 1996, с. 278). Эти слова выглядят красивым жестом. На деле их смысл лежит далеко от области научной скромности. Они определяют «машину философствования» Фуко, нацеленную на поиск предела и выход за него.
В сфере своей мысли и в сфере ее предмета автор нацелен на поиск разрывов и нарушение тождественности. Он выдвигает особый род исторического анализа и критики мыслительных и культурных процессов, весьма далекий от традиционной «истории идей». Свою «археологию» Фуко предваряет задачей систематического стирания априорных «единств», или «непрерывностей», мешающих видеть связь вещей как переменчивую и относительную, затемняющих прерывность. Такие допущения, как «традиция», «влияние», «развитие», «творчество такого-то», «автор», «сочинение», должны быть возвращены в плоскость критического рассмотрения – «чистого описания дискурсивных событий как горизонта для установления единств». «Археологический» метод основан на составлении корпуса возможных высказываний, реконструирует «совокупность вербальных представлений». Анализ высказываний не ищет никаких скрытых, «внутренних» смыслов, никакой потаенной и доподлинной истории, отличной от самих высказываний. Фуко противопоставляет «археологию» и интерпретацию. Показывать – не то же самое, что объяснять. «Археология» показывает.
Анализ высказываний не следует идее системы, не бежит рассогласованности и противоречий. «Археология» принимает в качестве объекта описания то, что обычно воспринимается в качестве препятствия. Она не преодолевает различия, а обнаруживает и анализирует их. Способы построения высказываний, поля объектов, основания для выбора того или иного пути познания складываются в «дискурсивную формацию». Восстанавливая промежуточное звено между «словами» и «вещами», «археология знания» описывает возможность познавательных актов.
Должно быть, правы те исследователи, кто связывает с «методом Фуко» целую когнитивную революцию, которая позволяет во имя развенчания метафизики впредь обходиться без «слов» и без «вещей» (название своей предыдущей книги в «Археологии знания» Фуко объявляет ироническим). Он сродни изобретению «гуманитарного» микроскопа, о чем, однако, хочется сказать словами Беркли (у которого насчет прерывности восприятия была своя теория): микроскоп не улучшает наших зрительных способностей, а отправляет нас в другой мир. Потому муха и та же самая муха, рассмотренная под микроскопом, будут две разные мухи. Вопрос: может ли микроскопическая жизнь при всей ее зрелой философской достоверности стать областью утверждения нашего практического жизненного опыта?
Если вас заинтересовала эта книга - рекомендуем обратить внимание:
Антология современной поэзии "Серебряные стихи виртуального века"
Существенным отличием запланированной серии является то, что автор не издает книгу за свой счет.
То есть, автор не платит денег за издание собственного произведения. Книга выпускается издательством "Скифия",
Дучич Й."Граф Савва Владиславич Рагузинский. Серб-дипломат при дворе Петра Великого и Екатерины I"
Впервые на русском языке. Исторически выверенная книга о великом сподвижнике Петра Великого сербе Савве Владиславиче-Рагузинском, посвятившем всю свою жизнь служению России и освобождению собственного народа от турецкого ига. Содержание книги основывается на многочисленных исторических свидетельствах и архивных документах той эпохи. Об авторе и книге: Выдающийся сербский поэт Йован Дучич (1871 – 1943), потомок рода Владиславичей, в 1940 году написал книгу о Савве Владиславиче-Рагузинском, посвященную удивительной жизни своего предка, посвятившего всю свою жизнь освобождению собственного народа от турецкого ига, полагая, что свобода невозможна без помощи великой России... узнать подробности и купить эту книгу
Мамо Капор "Сараевская трилогия: Хроника потерянного города"
Впервые на русском языке три романа "сараевской серии" признанного классика сербской литературы Момо Капоры, писателя,
чье имя стоит в одном ряду с именами Б. Чосича и М. Павича...
В книге объединены три романа «сараевской серии» (Хранитель адреса, Последний рейс на Сараево, Хроника потерянного города) признанного классика сербской литературы Момо Капоры. Они были написаны за время военных действия в Боснии, Герцеговине и Краине, где автор был военным корреспондентом, и состоят из причудливым образом переплетеных войны и мира, юмора и слез, любви и ненависти...
«Линия огня — это линия жизни и смерти. Находясь на ней, человек получает самый важный урок в своей жизни — как справиться со страхом смерти. Как-то я проходил мимо танка, на котором было написано: СМЕРТЬ НЕ БОЛИТ!.
Говорят, что за мгновение перед смертью за одну единственную секунду в уме человека проносится вся его жизнь. Это идеальный роман, который каждый держит у себя в уме, но никто не может написать. На линии огня люди молчат, а слова редки и дороги. Не бойся свиста пули, не услышишь той, которая попадет в тебя…» узнать подробности и купить эту книгу
__________________________
Всеволодов Р., Лукин Е., Капор М. "ТРИ СЛОВА О ВОЙНЕ: "Немецкая девушка", "Танки на Москву", "Смерть? Это не больно!"
Сборник повестей и рассказов о трех войнах.
Повесть «Немецкая девушка» показывает тихий ужас опустошенных территорий. Состояние войны не только снаружи, но и в душе каждого человека. Маленькие рассказы, из которых состоит произведение, написаны современным языком, позволяющим почувствовать реальный запах войны.
Повесть «Танки на Москву» отображает чеченскую кампанию без громких слов и морализаторства. Столкновение со смертью — как проверка человечности...
Сборник рассказов выдающегося сербского писателя Момо Капора — о боевых действиях в Боснии и Герцеговине. Автор, не расставляя акцентов, просто фиксирует события и истории; получается пронзительная картина жизни современного человека в абсурдной нелогичной атмосфере войны. узнать подробности и купить эту книгу
_________________________
Коломиец В. "Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое"
История казачества на Тереке ведется с ХIV века. Со времен Ивана Грозного терские казаки верой и правдой служили России. По ряду причин славная казачья история на Кавказе мало известна широкой аудитории.
Автор восполняет этот пробел книгой в жанре увлекательного художественного романа.
- Отечественная война с французами 1812 года, кавказская война с Шамилем, турецкие и Крымские войны, балканская кампания — эпическая линия повествования охватывает все основные вехи славной истории терского казачего войска. Из предисловия: <...> Кто вы? Что за люди, сделавшие так много для России и оставившие такой заметный след в ее истории.
Согласно историческим сведениям, первоначально в слово «казак» вкладывался социальный смысл: человек, по злой необходимости, отделившийся от своего рода племени, лишившийся своего скота, кочевой и потому ставший бродягой, скитальцем. От тюркского: бездомный, изгой, вольный человек. Уже в раннем средневековье это название, не имея еще этнического наполнения, было поистине международным... подробнее
Смирнов В. "Падение третьего Рима"
Книга «Падение III Рима» буквально взрывает наши представления о церковной реформе патриарха Никона. Автор, используя неопровержимые факты, убедительно и достоверно описывает события, произошедшие в России во второй половине XVII века, и показывает, что истоки многих наших проблем, как церковных, так и социально-политических, коренятся в трагедии раскола Русской Церкви.
Книга ставит острые, парадоксальные вопросы, изменяющие привычную шкалу ценностей, и в то же время предлагает простые решения сложнейших вопросов, связанных с преодолением катастрофических последствий Никоновой реформы. Чем скорее мы освободимся от ложных стереотипов, тем скорее преодолеем многовековое церковное разделение, и лишь только после этого станет возможным долгожданное Воскресение Руси – Возрождение Русского Православного Царства. подробнее
_____________________________
Партесное пение — путь в прелесть
+ диск "Древнерусские знаменные песнопения наонной традиции"
... Автор данной публикации собрал ценный материал о церковном знаменном пении дониконовской традиции и партесном новообрядческом пении италопольского происхождения.Сравнив древлеправославную традицию с новообрядной, становится ясно, почему так кардинально изменилось отношение Русской Православной Церкви к старому обряду. Книга будет интересна не только специалистам, но и широкому кругу читателей - от любителей музыки до людей, интересующихся историей российской культуры. узнать подробности и купить эту книгу
О пагубном воздействии партесного пения на ум, душу и тело человека (отрывок из книги)
Уже более трех веков прошло после церковной «реформы» патриарха Никона, и многое из того, что раньше считалось латинской ересью, по прошествии лет почему-то стало «православным преданием» – получило как бы права гражданства и обрело статус «равночестности».
Если вы сегодня спросите у православных христиан о каноничности использования партесного пения на богослужении, то услышите приблизительно следующее: церковное пение – это всего лишь звуки музыки, которые к спасению человека никакого отношения не имеют. Главное – бороться со своими грехами, а «внешнее» не важно… (и т.д. в том же духе). Другими словами, пой в церкви как хочешь, хоть партесом, хоть еще как, ибо все это «обрядовая мишура», на которую не следует обращать внимание. читать дальше
Вера Васильева "Хроники дела Юкоса. Третий суд Алексея Пичугина"
В основу книги корреспондента интернет-портала «Права человека в России» Веры Васильевой положен цикл ее репортажей с третьего судебного процесса по делу бывшего сотрудника нефтяной компании ЮКОС Алексея Пичугина. Живое свидетельство очевидца, вдумчивый взгляд аналитика, опора на факты, четкий и свежий язык — и все это в среде сплошного негатива — редкий образец репортерского мастерства.
Эти уникальные записки позволяют узнать о деле Алексея Пичугина то, что не попало в официальные СМИ. подробнее
_____________________________________
Белишкин Ю. "Объявляю мат в два ... слова. Афоризмы"
Этот сборник афоризмов о нашей жизни во всем ее многообразии. Богатый жизненный опыт автора и его неординарное мышление создали запоминающиеся и остроумные мысли, которые дадут читателю пищу для размышлений.
Великолепные и часто озорные рисунки Игоря Шувалова (а в книге свыше 60 полнокровных оригинальных рисунков) делают книгу замечательным подарком для любого мыслящего человека. узнать подробности и купить эту книгу
__________________________________
Белишкин Ю."Афоризмы о женщинах"
Юрий Белишкин – единственный автор, написавший книгу афоризмов на данную тему. Эти афоризмы – о женщинах во всех их проявлениях и многообразии. Богатый жизненный опыт автора и его неординарное мышление создали запоминающиеся и остроумные образы, которые дают читателю пищу для размышлений. узнать подробности и купить эту книгу
_____________________________________
Даниил Гражданкин и арт-объект утроворту "Поздний завтрак" Тексты, верстка и рисунки - как прорыв на обочину. Идущие вместе - идут себе дальше, свои - останавливаются...
Оттуда: <...> Врата неба были открыты, а у Нефритового Императора - острый слух и шутливое настроение. Помните: что бы ни случилось, как бы тяжело вам не было - никогда, никогда не макайте календарь в вино. Особенно календарь на шесть лет. Просыпаясь с утра, надеваешь себя, как перчатку. Кажется, кто-то из нас надел себя наизнанку - и на другую руку <...> подробнее о книге
________________________________________
Тюмеров А. "Ассоциации, аналогии и модели мироздания"
В великолепной, полностью рисованной книге проведена аналогия биосферы=техносферы и выводы из нее следующие. То, что в библии не назначено: "Сроков не знает ни Сын, ни Дух Святой, но только Отец Небесный, эта книга обозначает на основе синтеза науки, религии, философии, поэзии...
Из рецензий: Эзотерика мироздания лежит в центре внимания Александра Тюмерова . При помощи ритма линий и цвета художник воспроизводит на плоскости холста ритмы и вибрации вселенной. Неудивительно, что его абстрактные мистические композиции сродни музыке. Они воздействуют на зрителя не только на эмоционально-интеллектуальном уровне, но, как музыка, физически-вибрационно. узнать подробности и купить эту книгу
Из интервью режиссера питерского андеграунда К. Селиверстова
Я знаю, во время ваших съемок было немало курьезных и комичных случаев. Не вспомните хотя бы парочку?
В фильме «Марсианские хроники» есть сцена штурма Смольного. Конечно, штурм юмористический, никто не бежал с оружием. И, тем не менее, мы были остановлены ОМОНом - к счастью, не арестованы.
В этом же фильме снимали сцену в помещении районного Суда. Нам дали время на съемку всего 2 часа. Я понятия не имел, чем вызвано это ограничение. Естественно, что через 2 часа была снята только половина того, что было запланировано. И тут, к изумлению всей съемочной группы, в зал заходят подсудимые, адвокаты, прокурор, короче говоря, начинается судебное заседание, самое настоящее. В этот момент скамья подсудимых (там даже не скамья была, а клетка) оказалась занята актерами, судейские места заняты. И в результате образовалось два коллектива: один, собирающийся заниматься реальным судопроизводством, и другой, актерский, который тоже уходить не собирался. В результате, какое-то время оба коллектива сосуществовали вместе, пока мы в быстром темпе не завершили эту сцену. Даже адвокаты подсказывали нам, где мы допустили какие-то ошибки процессуальные. читать больше
__________________________________________
Пушнина Н. "Пейзаж"
Полноцветный художественный альбом знакомит с творчеством замечательного петербургского живописца. Тексты на русском и английском языках. Книга рассчитана на искусствоведов, работников художественных музеев и галерей, коллекционеров и любителей живописи.
В 1989 году Наталия Пушнина окончила институт им. И.Е. Репина и сегодня преподает в средней художественной школе им. Б.В. Иогансона при Академии художеств, где училась сама. В ее багаже - участие более чем в 100 российских и международных выставках, творческие поездки в Европу, семинары и круглые столы в России, Германии, Франции, Италии и Хорватии, посвященные проблемам изобразительного искусства, пейзажной и пленэрной живописи... узнать подробности и купить эту книгу
__________________________________
Новосельцев В. "А. А. Блинков. Художник-баталист"
Представленная книга-альбом знакомит с жизнью и творчеством ленинградского художника-баталиста Александра Блинкова, автора картин и диорам на темы отечественной истории.
Признанный мастер героико-романтического направления в живописи, специалист в области монументальных творений, талантливый пейзажист — Александр Александрович показан в книге и как живая самобытная личность: человек своего времени, удивительный романтик и страстный охотник.
Богатый иллюстративный материал, очерк жизни и творчества и список основных работ художника позволяет специалисту и заинтересованному читателю в полной мере представить себе масштабы личности и творчества этого выдающегося мастера. узнать подробности и купить эту книгу
Полезные ресурсы: ИНФО ДЖАЗ :: джазовая музыка самая полная виртуальная джазовая энциклопедия - история джаза, джазовые ноты, джазовые книги, радио джаз, джазовые альбомы mp-3
Слишком сложное предложение для согласования.
Скорее всего, оно также трудно для чтения.
Попробуйте упростить предложение или разбить его на…
Microsoft Word о Мишеле Фуко..
Вот уже не одно десятилетие внимание историков привлекают периоды больших длительностей,— так, точно за эпизодами политических перипетий ученые пытаются выявить устойчивое и труднонарушимое равновесие, необратимые процессы, неизменные закономерности, особые тенденции, достигающие своей высшей точки и ниспровергающиеся после вековой непрерывности” движение накопления и медленного насыщения, неподвижные и немые основания, скрытые под толщей событий. Для анализа подобного рода историки располагают инструментарием, отчасти унаследованным от предыдущих эпох, отчасти новоприобретенным: модели экономического роста, качественный анализ обменных потоков, схемы демографических кризисов, изучение климата и атмосферных сдвигов, установление социологических констант, описание технических достижений и история их внедрения. Все эти подручные средства позволяют вычленить в поле истории различные осадочные пласты, а линеарные последовательности, составлявшие долгое время объект исследований, замещаются глубинными структурами. Динамизм и медлительность, политическая истории и материальная цивилизация различаются, в первую очередь, количеством уровней анализа, каждому из которых присущи свои особенные разрывы, разграничения, деления, и по мере того, как взгляд историка проникает все глубже и глубже, в поле его зрения вовлекаются все новые области. За быстротечной историей правительств и войн выступают истории, внешне почти неподвижные: история морских путей, история зерна и золотодобычи, история засухи и ирригации, история севооборота, история равновесия, которого удалось добиться человечеству в споре нужды и достатка. Старые вопросы, занимавшие некогда историков (какова связь между событиями? как установить их очередность? в чем смысл пронизывающей их непрерывности? наконец, как обозначить совокупности, которые они образуют, и возможно ли определить некую всеобщность или необходимо ограничиваться восстановлением последовательностей?), отныне замещаются задачами совершенно иного рода: какие страты следует выделять? какие последовательности могут быть установлены? каковы критерии периодизции к ним применимы? какие системы связей (иерархичность, преобладание, стратификация, однозначное определение, цепь причинности) свойственны каждому из них? какие ряды последовательностей мы можем вводить в том или ином случае? каковы те хронологические пределы, в которых мы размещаем событийные цепи?
Почти одновременно во всех тех дисциплинах, которые мы привыкли объединять под именем “истории”— истории идей, науки, философии, мысли и литературы (особенностями в данном случае можно пренебречь), смещается фокус внимания, и исследователи переходят от описания широких общностей (“эпохи” или “века”) к изучению феноменов разрыва. В великих непрерывностях мысли, в целостных или однозначных проявлениях духа и ментальности, в упорном сопротивлении науки, заявляющей права на существование и пытающейся завершиться с момента зарождения, в явлениях жанра, формы, дисциплины, теории, мы пытаемся раскрыть феномены прерывания. Природа и статус этого явления понимаются весьма различно. Эпистемологические акты и пороги описаны Г. <b>Башляром</b>: прерывая бесконечное накопление знаний, они препятствуют медленному их созреванию, отрывают их от эмпирического истока, от первоначальных мотитваций, очищают от всех воображаемых связей и, таким образом, подвигая исторический анализ к поискам скрытого начала, отвлекают его от бесконечного поиска своих оснований и направляют к установлению нового типа рациональности. Предпринятый Гангилемом анализ смещений и трансформации понятия может служить нам некоторой моделью. Гангилем доказывает, что история концепта отнюдь не является историей его последовательного прояснения или всевозрастающей "рационализации", непрерывности и перехода на новый уровень абстракции; напротив, это история смены правил применения история многочисленных полей образования и значимости понятий, история теоретических областей их порождения. Очевидно и проведенное Гангилемом различение между микроскопическими и макроскопическими последовательностями истории наук, где события и следствия распределяются так, что открытия, методологические исследования, достижения и неудачи ученого принадлежат каждое своему событийному ряду и не могут быть описаны одним и тем же способом на одном и том же уровне,— в данном случае мы имеем дело с совершенно разными историями. По мере того, как настоящее какой-либо науки изменяется, рекуррентные перераспределения обусловливают множественность ее прошлого, многообразие форм сцепления, исходных иерархий, сетей определений телеологический схем. Исторические описания неминуемо соотносятся с актуальным уровнем знания в целом, множатся с каждой своей трансформацией и, вместе с тем, никогда не перестают порывать с самими собой (этот феномен недавно послужил М.Серру толчком в разработке его математической теории). Заметим, что для архитектонических единиц системы, описанных М.Гиру, анализ влияний, традиции, культурной непрерывности не имеет определяющего значения. Гораздо важнее здесь исследования внутренних связей, аксиом, дедуктивных последовательностей, совместимости. И, наконец, не является ли самое радикальное проявление,— всего лишь разрывом, осуществленным преобразующей работой теоретической мысли, которая обосновывает науку, отрывая ее от прошлого и раскрывая прошлое как идеологию”. Сказанное, разумеется, приложимо и к литературному анализу, который мы отныне будем применять для исследования этих общностей,— но не в отношении духа иди умонастроений эпохи, “групп, школ, поколений или движений”, и даже не в отношении автора, вовлеченного в бесконечную игру обращений, связывающих его жизнь с творчеством, а исключительно в отношении структуры произведения, книги, текста.
Наконец, первостепенная задача, которую мы ставим перед такого рода историческим анализом, заключается вовсе не в том, чтобы узнать, какими путями может быть установлена непрерывность, как одна и та же модель может быть состояться в едином горизонте для столь различных, разделенных во времени умов, и не в том, чтобы выяснить, какой способ действия и какое основание содержит в себе взаимодействие передач, возобновлении, забвении и повторений, власть какого источника может простираться за его пределы вплоть до недостижимого завершения; проблема состоит вовсе не в традиции и ее следах, а в разделении и ограничении, не в незыблемости развертывающегося основания, а в той трансформации, которая принимается в качестве основы обновления основ. Так обнаруживается все поле вопросов, частью уже вполне обыденных, с помощью которых новая история вырабатывает собственную теорию дабы прояснить, каким образом специфицируются различные концепты прерывности (пороги, разрывы, изъятия, изменения, трансформации): исходя из каких критериев можно выделить единицы описания {наука, произведение, теория, понятие, текст}? как различить уровни, каждому из которых соответствовал бы собственный тип анализа? как определить легитимный уровень формализации, интерпретации, структурирования, установления причинности? Короче говоря, если история мысли, познания, философии и литературы множит разрывы и взыскует прерывности, то история как таковая, история движущаяся и развертывающаяся, обладающая устойчивыми событийными структурами, кажется, разрывов избегает.
Не стоит, впрочем, заблуждаться насчет этих наслоений. Несмотря на внешнюю схожесть разных исторических дисциплин, мы не должны думать, что в то время как одни из них движутся от непрерывности к прерывности, другие проходят путь от хаотической прерывности к установлению нерушимых общностей; не следует полагать, будто анализируя политические ситуации, экономику и социальные институты, мы становиться все более восприимчивыми к самым общим определениям, тогда как при анализе идей и науки наше внимание в большей степени направлено на постижение различий,— так, точно две эти важнейшие формы описания пересекаются, не опознав друг друга.
На самом деле эти проблемы, которые возникают в любом случае и вызывают совершенно противоположные следствия, вводятся постановкой вопроса о документе. Здесь нет недоразумения: вполне очевидно, что с тех пор, как история получила статус науки, мы постоянно обращаемся к документам, исследуем их и так познаем себя. Для нас важно не просто понять смысл сказанного, но и определить степень его истинности и самое форма его представления; нас всегда волнует, являются ли наши источники подлинными или подложными, насколько они осведомлены или несведущи, верно ли отражают эпоху или, напротив, лгут. Но заключенная в каждом из этих вопросов огромная критическая обеспокоенность направлена” собственно говоря, к одному: исходя из сказанного документом (хотя бы и между строк), восстановить то вставшее за ним прошлое, откуда он родом. Документ всегда понимался как язык, звуки которого низведены до немоты или невнятного бормотания, иногда по счастливой случайности распознаваемого. Итак, благодаря изменениям, датировать которые уже едва ли возможно, но и по сей день еще не завершенным, история по-новому взглянула на документ и занялась не столько интерпретацией иди установлением его истинности и смысла, сколько освоением и развитием внутреннего пространства. История отныне организует документ, дробит его, упорядочивает, перераспределяет уровни, устанавливает ряды, квалифицирует их по степени значимости, вычленяет элементы, определяет единицы, описывает отношения. Документ более не является для истории неподвижной материей, отталкиваясь от которой она пытается реконструировать дела и слова людей прошлого,— все то, от чего остались лишь немногие следы.
Теперь история пытается обнаружить в самой ткани документа указания на общности, совокупности, последовательности и связи. Необходимо было лишить историю образа, который долгое время ее удовлетворял и обеспечивал ей антропологическое оправдание (дескать тысячелетиями коллективное сознание с помощью материальных свидетельств сохраняло память о прошлом), чтобы история стала строгой наукой и занялась введением в обиход документальных материалов (книг, текстов, рассказов, реестров, актов, уложений, статутов, постановлений, технологий, объектов и обычаев и т. д.), которые всегда и повсюду суть либо спонтанные, либо организованные формы представления любого общества. Документ более не довлеет истории, которая с полным правом в самом своем существе понимается как память. История — это только инструмент, с помощью которого обретает надлежащий статус весь корпус документов, описывающих то или иное общество.
Чтобы не тратить много слов, скажем, что в своей традиционной форме история есть превращение памятника в документ, "обращение в память" памяток прошлого, "оглашение" этих следов, которые сами по себе часто бывают немы или же говорят вовсе не то, что мы привыкли от них слышать. Современная же история — это механизм, преобразующий документ в памятник. Там, где мы пытались расшифровать следы, оставленные людьми, теперь преобладает масса элементов, которые необходимо различить и вычленить, означить и обозначить, соотнести и сгрупировать. Некогда археология,— дисциплина, изучавшая немые памятники, смутные следы, объекты вне ряда и вещи, затерянные в прошлом,— тяготела к истории, обретая свой смысл в обосновании исторического дискурса; ныне же, напротив, история все более склоняется к археологии, к своего рода, интроспективному описанию памятника.
Что же отсюда следует? Начнем с наиболее очевидного: умножение разрывов в истории идей, выявление длительных исторических периодов. Действительно, традиционная история видела свою задачу в определении отношений (простой причинности, цикличности, антагонизма и проч.) между фактами и датированными событиями: речь шла о том, чтобы уточнить место элемента в уже установленных рядах. Сегодня проблема состоит в установлении и переустановлении рядов, в определения элементов ряда, в строгом разграничении отношений, характерных для каждого данного случая, в выведении закона и, помимо всего прочего, в описании связей между различными рядами и последовательностями с целью создания их "матрицы",— этим объясняется множественность страт, потребность в членениях и хронологической спецификации. Следовательно, необходимо не только различать события по степени важности, но и дифференциировзть их типы и уровни: так, можно говорить о событиях малой, средней (например, внедрение технических достижений или дефицит денег), и, наконец, большой длительности (демографическое равновесие или все более активное участие экономики в изменении климата). Отсюда же следует необходимость различать ряды, образованные редкими или, напротив, повторяющимися событиями. Принятое в современной науке понятие “период большой длительности” вовсе не свидетельствует о возврате к философии истории, к представлениям о великих эпохах мира, к периодизациям, которые бы исходили из “предназначения цивилизаций”; это лишь методологический результат процедуры установления рядов. Но в истории идей, наук, мысли подобного рода изменения приводят к совершенно обратному эффекту: они разрывают длинные цепи, сложившиеся вследствие прогресса сознания, телеологии разума или эволюции человеческой мысли, и ставят под вопрос феномены совпадения и совершения, а равно и самое возможность обобщения; они индивидуализируют различные ряды и последовательности, взаимодействие которых (наложение, совмещение, взаимозамещение и пересечение) не позволяет свести их к простой линейной схеме. Таким образом, вместо непрерывной хронологии разума, неизменно направленного к своим основаниям и направляющего нас на поиски недостижимого истока, порой возникают весьма краткие очередности, восстающие против единого закона, обладающие каждая своим особым типом истории, и несводимые при этом к общей модели открытого, развивающегося и памятующего о себе сознания.
Второе следствие: понятие прерывности занимает важнейшее место в исторических дисциплинах. Для классической истории прерывность была некоей неосознаваемой данностью, которая проявлялась в хаосе рассеянных событий (решений, случаев, начинаний, открытий) и подлежала преодолению в анализе,— ее следовало обойти, редуцировать, стереть во имя торжества непрерывного событийного ряда. Прерывность, которую вытравляли из истории, была как бы знаком темпоральной разлаженности. Теперь же она стала одним из основополагающих элементов исторического анализа, играющим троякую роль. В первую очередь, она обусловливает преднамеренные действия историка (а не то, что он извлекает из своего материала), ибо тот должен выявить, хотя бы гипотетически, возможные уровни анализа, методы, соответствующие каждому из них, и особые периодизации. Прерывность является также результатом самоописания (а не тем, что должно исключаться при помощи анализа), в задачу которого входит определение границ того или иного процесса, точек изломов, нарушений привычного хода вещей, амплитуты колебаний, порогов функционирования, разрывов причины причинно-следственных связей. Наконец, прерывность — это концепт, которому ученый придает все новые и новые спецификации, вместо того, чтобы пренебрегать ими, рассматривать разрывы как нерелевантный зазор между двумя позитивными фигурами. Непрерывность принимает формы и особые функции в соответствии с тем уровнем, на котором она расположена; мы имеем в виду различные прерывности, когда описываем пороги эпистемологии, падение рождаемости или технологические революции. Вместе с тем, прерывность — понятие парадоксальное, поскольку она одновременно является и инструментом, и объектом исследования, поскольку разграничивает то поле, следствием которого сама является, и поскольку позволяет индивидуализировать области, путь установить которые можно только с помощью сравнения. В конечном счете, она может быть просто понятием языка историка, тем, что скрыто организует его дискурс. В самом деле, разве смог бы историк говорить, не будь разрыва, который бы представил ему историю (и свою собственную, в том числе) как объект? Одной из наиболее характерных черт новой исторической науки является, безусловно, превращение прерывности из препятствия в практику, ее интеграция в дискурс историка, так что она воспринимается уже не как навязанная и нежелательная неизбежность, но как необходимый концепт. Благодаря инверсии знаков прерывность отныне уже не отрицает историческое чтение, выступая его изнанкой, опровержением и пределом возможностей, а напротив, становится позитивным элементом, определяющим свой объект и значение своего анализа.
Третье следствие: тема и возможность глобальной истории начинает понемногу исчезать, и мы видим, как проясняются весьма несхожие очертания того, что мы могли бы назвать тотальной историей. Замысел тотальной истории — попытка восстановить формы единства цивилизации, материальные или духовные принципы общества, общий смысл всех феноменов данного периода и законы их объединения,— словом, все то, что образно можно было бы назвать бликом времени”. Подобный замысел связан с несколькими гипотезами:
допустим, что между всеми событиями определенного пространственно-временного континуума, между всеми явлениями, следы которых находятся в нашем распоряжении установлена система гомогенных отношений, протянута сеть причинности, обосновывающая каждый из этих элементов, завязаны связи по аналогии, демонстрирующие, каким образом феномены становятся символами Друг Друга или организуются вокруг единого центра; с другой стороны, допустим, что одна и та же форма историчности может соотноситься с экономическими структурами, с устойчивыми социальными образованиями, инерцией ментальности, техническими навыками, политическими решениями,— и подчинять все это одному и тому же типу трансформации; допустим, наконец, что сама история редуцируема к определенным общностям — стадиям или фазам,— которые содержат в себе принципы собственной целостности. Все эти постулат новая историческая наука ставит под сомнение, когда речь заходит об установлении рядов и последовательностей, смещений, хронологических спецификаций, особых форм остаточности, возможных типов связи. Вовсе не этого она пытается добиться, множа пригнанные друг к Другу и, вместе с тем, независимые истории, так что множественность экономики соседствует с множественностью институтов, наук, религии и литературы; но нельзя сказать, что она просто указывает на совпадения дат или на аналогии форм и смысла этих историй.
Итак, задача тотальной истории, состоит в том, чтобы выяснить, какие формы отношений могут быть закономерно установлены между различными рядами; какие вертикальные связи они порождают; чем характеризуются их соответствия и преобладания; чем обусловлены смещения, темпоральные сдвиги, остаточности; в каких совокупностях отдельные элементы могут фигурировать одновременно и проч. Короче говоря, нас интересует, не только, какие ряды, но и какие последовательности рядов и цепи последовательностей (матрицы) могут быть установлены. Глобальное описание собирает все феномены — принцип, смысл, дух, видение мира, формы совокупности — вокруг единого центра; тогда как тотальная история разворачивается в виде рассеивания.
И, наконец, последнее: новая историческая наука сталкивается с методологическими проблемами, многие из которых возникли еще до ее появления, а ныне характеризуют именно этот тип дискурса. Среди них следует назвать проблему установления гомогенного корпуса документов (который может быть открытым и закрытым, ограниченным или безграничным), обоснование принципа отбора (в соответствии с которым мы могли бы с наибольшей отдачей использовать всю массу документов, практиковать статистические методы или заранее определять наиболее репрезентативные элементы), определение уровня анализа и соответствующих элементов (количественные данные, которые возможно извлечь из уже изученного материала; очевидные и неочевидные отсылки к событиям, институтам и практикам; правила словоупотребления, лексика и ее семантические поля; формальная структура пропозиций и типы связей, которые ее организуют), методологическая спецификация анализа (количественная трактовка данных, расположение целого на основании определенного набора установленных черт взаимодействия, интерпретацию, частотность и распределение которых мы изучаем), разграничение и иерархизация единиц изучаемого материала (регионы, периоды, консолидационные процессы), описание оснований, которые позволяют характеризовать совокупности (количественные и логические отношениях или же соотношения функциональные, причинные или аналогические; связи означающего с означающим и проч.).
Все эти проблемы лежат в области методологии истории — области знания, которая заслуживает внимания по двум причинам. Во-первых, мы воочию можем убедиться, насколько она освободилась от тех вопросов, которые еще недавно составляли предмет философии истории: рациональность или телеология становления, относительность исторического знания, возможность постижения и утверждения смысла инерции прошлого и тотальной незавершенности настоящего. Во-вторых, методология истории часто соприкасается с проблемами, лежащими вне ее пределов — в области лингвистики, этнологии, экономики, литературного анализа или же теории мифа. Весь этот проблемный круг при желании можно обозначить ярлыком структурализма. Правда, с некоторыми оговорками: все перечисленные проблемы сами по себе не способны охватить методологическое поле истории и составляют лишь незначительную его часть, значение которой изменяется в зависимости от областей и уровня анализа,— за исключением разве что тех относительно редких случаев, когда они не представляют интереса для лингвистики или этнологии (что частично соответствует нынешнему положению вещей), но обязаны своим рождением полю самой истории (и, уже, полю истории экономической); наконец, эти проблемы не дают нам основания говорить о “структурализации” истории, по крайней мере, о попытках вынести этот “конфликт” или “оппозицию” на уровень противостояния “структуры” и “становления”. Уже наступили те времена, когда историки могут позволить себе раскрывать, описывать, анализировать структуры, не заботясь о том, не упускают ли они при этом живую, нежную и трепетную историю. Противопоставление структуры и становления не относится, безусловно, ни к определению поля истории, ни к определению структурного метода.
